Когда он задумывался, любит ли он людей, он выходил из дома и бродил по городу до самой ночи вдоль трасс, наглухо закупоренных автомобильными пробками, под аккомпанемент сирен и незатейливых ругательств, дышал запахами выхлопных газов, дешёвых сигарет и такого же пива, спускался в метро, вливаясь в однородный поток ярких, ни на кого не похожих личностей, и вдыхал уже душные испарения чужих тел, перемешанные с неприятными духами, ароматами которых его обдавали женщины с жирно накрашенными губами и презрительными лицами. Он рассматривал их, рассматривал недовольные складки возле их губ; рассматривал мужчин в нестиранных рубашках и мужчин, заплывших жиром и оттого передвигающихся с трудом и кряхтеньем. Он наблюдал, как они толкались, целовались, переругивались, уступали друг другу места, не уступали друг другу места.
К ночи поток редел, и одинокие пассажиры уже не ругались друг с другом, а засыпали, уткнувшись в книжки, в полусне выходили каждый на своей станции, и он тоже выходил в пустеющий город и шёл — шёл обязательно по главным улицам, оглядываясь на призрачных прохожих и наблюдая, как повсюду зажигаются и светят тёплым жёлтым окна домов. И тогда ему тоже теплело, он всматривался в окна и понимал, что людей, конечно же, не любит, но ему хорошо оттого, что они есть. И он мечтал, чтобы вечер никогда не кончался.
К ночи поток редел, и одинокие пассажиры уже не ругались друг с другом, а засыпали, уткнувшись в книжки, в полусне выходили каждый на своей станции, и он тоже выходил в пустеющий город и шёл — шёл обязательно по главным улицам, оглядываясь на призрачных прохожих и наблюдая, как повсюду зажигаются и светят тёплым жёлтым окна домов. И тогда ему тоже теплело, он всматривался в окна и понимал, что людей, конечно же, не любит, но ему хорошо оттого, что они есть. И он мечтал, чтобы вечер никогда не кончался.